Вход в долину казалось стал ещё теснее, весенние ручьи нанесли мусора и песка. Наметанным глазом Иван приметил голубой осколочек лазурита – щедрость гор не иссякла. Наклонив голову, он осторожно протиснулся в удивительно неудобный лаз навстречу голубоватому свету. И тут началось.
По скале зашуршали мелкие камешки, потом застучали осколочки покрупнее, прогрохотал увесистый валун. Заорали перепуганные птицы, вздрогнули стены. Раздалось свирепое, поражающее воображение рычание – издавать такие звуки мог только огромный, голодный хищник. Буквально из ниоткуда возникла огромная смрадная пасть, усеянная многочисленными зубами. Чудовище подкатилось к Ивану, готовое наброситься, растерзать, вырвать сердце из бедной груди… И расхохоталось.
– Что, испугался Белая голова?
– До дрожи, – соврал Иван. – Пропусти меня, наконец, старый мошенник!
Вслед за другом он выбрался из гранитной ловушки. Отряхнулся – мелкий сор набился за воротник. И только потом обнял холодные, жесткие плечи, похлопал по шершавой спине.
– Ты всё такой же крепыш, Кривой!
Довольный трётль приосанился:
– Я стар, как эти холмы, ещё немного – и рассыплюсь белым песком. Мыши копошатся у меня на спине, птицы вьют гнезда на голове, бесстыжие улитки обгрызают пальцы, Белая голова – они едят меня, а не я их! Кстати…
Стараясь не засмеяться, Иван наблюдал, как меняется морщинистая физиономия трётля из важной и грозной превращаясь в просительно-жалобную, как широко раскрывается красный глаз посреди лба и скорбно опускаются уголки жабьего рта.
– Ты ведь не забыл обо мне, приятель? Гуляя по Тропе Духов ты помнил – истосковавшийся, дряхлый Кривой ждет в милой долине, где прошла твоя юность?
Нарочито неторопливо Иван запустил руку в кармашек, пошарил там, подбросил в воздух блестящий кристалл лунного аметиста. Трётль, словно пес, подхватил подачку в воздухе и зачавкал, пуская маслянистые слюни.
– Вы, люди, ничего не понимаете ни в хорошей пище, ни в подлинной красоте. Окажись я там, где растут вкусные камушки – корни в скалу пустил бы!
– Полетели, Кривой! Мой быстролет в поселке, до канадского космопорта час, до Луны две недели пути – и пируй себе на здоровье.
Физиономия трётля сморщилась, он повернулся к собеседнику задом и выразительно приподнял хвостик. Ни один из немногочисленного скалистого племени ни разу не соглашался подняться в воздух, зайти в поселок, сдать анализы или допустить к себе ученых с их пробирками и иголками. Спустя полвека после того, как разбуженные и очень сердитые трётли забросали камнями команду мелиораторов, потревоживших их покой в долине Канак, почти ничего не изменилось. Самые молодые из каменных скандалистов, те, кто не помнил ни викингов ни зеленых лугов, начали понемногу выходить к людям, менять куски лазурита и грубые резные фигурки на овечье молоко, помогали сторожить отары, дразнили неугомонных собак. Старики же по-прежнему держались поодаль от шума и суеты, опасаясь – вот-вот снова загрохочут ненавистные колокола и злые человеки с железными топорами, плугами и мотыгами начнут выживать их с насиженных мест.
Чем Иван привлек ворчливого трётля, осталось тайной. Но они дружили почти сорок лет – с того дня, как мальчишка-школяр потерял в сугробе коммуникатор и вывихнул ногу, пытаясь достать аппарат, а нескладный каменный урод вытащил человека до трассы, и ничтоже сумняшеся сел на дорогу, чтобы остановить снегоход. Иногда Кривой казался Ивану младшим братишкой, порой – упрямым и хитрым зверем, изредка стряхивал напускное юродство и становился мудрым как отец. Мог и напакостить – когда им с Майрой захотелось провести медовый месяц в палатке на берегу тихой гренландской шхеры, через день туда собрались песцы, лемминги, гнус и мошка со всей округи. Обнаружив в котелке теплый привет от белой полярной лисички, подруга в то же утро собрала вещи.
– Эй, уснул, бездельник? – трётль больно ущипнул Ивана за ухо. – Пошли, что вкусное покажу.
Под лакомствами у третлей подразумевались весьма странные вещи – заношенные ботинки, к примеру, зеленые стекла (белых они не ели), покрытый плесенью сыр, перекисшее молоко. Но у Кривого и вправду нашелся сюрприз. Пролезть сквозь крохотное отверстие в скальной выемке оказалось немыслимо, даже руки туда проходили с трудом, но разглядеть удалось. Огонек свечи отразился в тысячах острых граней, заплясал золотом на багрянице – за толщей породы таилась великолепная гранатовая щетка.
– Чудно, а? Помирать буду – съем напоследок, – горестно вздохнул трётль. – Будет что вспомнить _там_.
Неподдельное уныние в голосе друга насторожило Ивана. Он внимательно оглядел бугристую каменную тушу, и увиденное его не обрадовало. Сланцевые пластинки, покрывающие бока и спину потускнели, потрескались, пальцы ног искрошились и в приоткрытой пасти явно не хватало зубов.
– Ты, Кривой, загибай да не загибайся! Захворал что ли или седалище на камнях отморозил?
– Старый стал. Мы, трётли, с годами скидываем шкуры – пока есть что сбрасывать, мы линяем, когда нет – застываем, превращаемся в валуны. Пришло моё время. Хорошо, хоть увиделись напоследок, Белая голова, прилетел порадовать друга, побаловать. Кстати?
Крапчатая галька из Северного моря легла в подставленную ладонь. Трётль шумно принюхался.
– Треской пахнет. Бородатые парни с севера любили ей закусить.
– Галькой?
– Треской, дурень. Стыдно смеяться над умирающим.
Тихий стал. Не бранится, не ставит подножки, ни паука, ни навоза в щётку не подложил. Может доктора к нему вызвать? Или ветеринара? Так ведь не дастся, старый баран.
Кряхтя и охая, трётль взгромоздился на здоровенный валун, разлёгся, подставил солнышку бурое брюхо.
– Расскажи мне, что творится там, наверху, Белая голова. Видел ли ты Медведицу, которая заглатывает луну, а потом выплевывает её? Встречал ли гордых альвов на серебристых драккарах – они уплыли в небо, и никто больше не слышал про них?
– Там холодно и темно, Кривой. Или холодно и светло. Невидимые лучи пронизывают твое тело, отравляют кровь, острые летучие камни стремятся пробить насквозь борт лодки, роботы сходят с ума и крушат станции вместо того, чтобы рыть шахты.
– Роботы это трётли, у которых не отросла душа?
– Не совсем так – самоходные механизмы делают люди. А вы плодитесь сами.
– Есть такое, – довольно подтвердил трётль. – Я четырежды почковался и все мои отпрыски до сих пор грызут камни. А вам нужны ваши хюльдры, в одиночку не справиться. Глупое устройство и сами вы дураки.
– Не ворчи!
– Буду! Зачем вам, жадными людям нужно летать дальше неба, делать города на Луне и вытаскивать камни из этого… пояса. Вы же их не едите, и дома строите из невкусной пластмассы. Вам всего мало, вы рветесь вперед как бородатые парни с севера – где они теперь, что осталось от их мечей и овец?
– Понимаешь ли, трётль, это вечное свойство людей – идти дальше, брать за шкирку новые земли. Когда мы остановимся, мы умрём. Окаменеем.
– Подумаешь, – кивнул тролль. – Станем родичами, будем рядом валяться на пустошах, пугать песцов и овец, грызть слюду – она вкусней леденцов. Кстати?
Иван достал кругляш арсенита.
– Это последний, прости.
Высунув длинный язык, трётль облизнул подарок, причмокнул, но есть не стал.
– У твоей хюльдры волосы тоже рыжие. Тоскуешь по ней?
– Майра брюнетка и мы до сих пор встречаемся. Передавала привет, говорит, никогда не забудет.
– Та которую я выжил с острова? – трётль сделал неприличный жест. – Тюлень ей брат, рукомойке – воду из ручьев кипятила, яблоки щёткой чистила, парным молоком – видано ли? – брезговала. Не-ет, ты грустишь о другой.
…У Лены действительно были огненные волосы, того всепобеждающего оттенка, который удается увидеть лишь на зреющих апельсинах или летней шубке лисы. Она родилась тонкокожей – легко краснела, легко обижалась по пустячному поводу. Заподозрить в ней великолепного навигатора, способного чудом вывести корабль из потока метеоритов или дотянуть до базы на честном слове и остатках горючего, мог только другой штурман. Иван тогда управлял автоцехом по сепарации и в обогащении руд разбирался лучше, чем в людях. Ему казалось, что любви, нежности и покоя вполне хватает для счастья, что ребенок удержит его Ленточку дома. Лёньке едва исполнился годик, когда рванул Ганимед – потепление привело к наводнению, станции затопило. Земля объявила призыв резервистов, вывозить оборудование и людей, Лена пошла добровольцем. И не вернулась.
– Да, я тоскую, мне её не хватает.
– Рад бы сказать, что пройдет, но у вас не проходит, – сочувственно вздохнул трётль. – Люди не лебеди, но хюльдра она на всю жизнь.
Хотелось ответить резко, но Иван сдержался – трётля рубинами не корми, дай поскандалить вволю.
